Лесовод Морозов призывал… рубить крымский лес

Зеленое наследие

Сейчас распространено мнение, что для сохранения крымских лесов необходимо объявить их государственными заповедниками, где должна быть запрещена всякая хозяйственная деятельность. Однако основатель учения о лесе Георгий Морозов считал, что это прямой путь к… истреблению лесов. Нынче желающим построить особняк в лесной чаще эта идея очень бы понравилась.

В глубине симферопольского парка «Салгирка» находится могила, которую увенчивает стела с надписью: «Морозов Георгий Федорович. Основатель учения о лесе». Многие посетители парка, увидев эту могилу, недоуменно пожимают плечами, не понимая, как она здесь оказалась. Особо любопытные заглядывают в справочник и выясняют, что Георгий Морозов родился в 1867 году. После окончания Петербургского лесного института он работал лесничим, с 1904 года редактировал популярный «Лесной журнал», а три года спустя возглавил кафедру общего лесоводства в Петербургском лесном институте. В 1917 году Морозов в связи с болезнью переехал в Ялту, возглавлял кафедру лесоводства на агрономическом факультете крымского филиала Киевского университета, а позднее Таврического университета. Умер в 1920 году, завещав похоронить себя «под пологом русского леса». В условиях Гражданской войны отправить гроб в Россию не было никакой возможности, а потому Морозова похоронили в заброшенном к тому времени парке «Салгирка», к которому он, между прочим, не имел никакого отношения. Справедливости ради этому парку давно следовало бы присвоить имя основателя — Христиана Стевена, которого современники называли «Нестором русских ботаников».
Почему Морозов похоронен в парке «Салгирка» понятно, но с какой стати он назван «основателем учения о лесе»? Разве до него никто об этом не писал? Когда-то «дедушкой русского лесоустройства» по праву называли Федора Карловича Арнольда. Его трехтомная монография под названием «Русский лес» была опубликована в конце XIX века. А книга Морозова с претенциозным названием «Учение о лесе» вышла в свет лишь в 1912 году. Неувязочка получается. Может быть, Морозов произвел переворот в тогдашних представлениях о лесе, буквально открыл людям глаза? Если заглянуть в его книгу, то можно, например, прочесть такую фразу: «Рубка леса и лесовосстановление — синонимы». На первый взгляд, это очевидная нелепица, ведь нельзя же восстанавливать лес путем его уничтожения. Однако Морозов считал, что не только можно, но и нужно. Может, он был прав?

Трагедия «Непобедимой армады»

Знаменитому немецкому естествоиспытателю, географу и путешественнику Александру Гумбольдту принадлежит крылатая фраза: «Человеку предшествуют леса, его сопровождают пустыни». Есть немало исторических фактов, которые это подтверждают. Известно, к примеру, что царь Соломон, которому Библия приписывает необыкновенную мудрость, с согласия финикийского царя послал в Ливан 80 тысяч дровосеков, чтобы заготовить лес для строительства большого храмового комплекса. Храм и дворец были построены, но вскоре ливанцы стали испытывать недостаток воды. Пересохли ручьи, началась эрозия почвы, пустыня начала надвигаться на поля и виноградники. Последствия библейской истории налицо и сегодня: дело идет к тому, что знаменитый ливанский кедр скоро можно будет увидеть лишь на государственном флаге Ливана. А вот другой пример. В замечательной книге «Этногенез и биосфера Земли» Лев Гумилев проследил возникновение пустыни Сахара. Во времена расцвета Карфагена на месте теперешней Сахары располагалась прекрасная саванна — степь с зарослями деревьев и кустарников, по которой бродили многочисленных стада животных. Но после победы Рима в третьей Пунической войне покоренный народ Карфагена был обложен огромной хлебной податью и вынужден был выкорчевать деревья и распахать саванну. Тонкий слой почвы, прикрывавший пески древнего моря, был быстро сведен на нет, и ветер разнес обнажившийся песок, похоронив под ним все живое.
Поэмы Гомера свидетельствуют о том, что во времена античности горы Эллады, Малой Азии, Атласа, Пиренеев и Апеннин были сплошь покрыты дремучими лесами с богатейшим животным миром. Сейчас от этих лесов почти ничего не осталось. Последствия этого катастрофические. Например, некогда цветущий полуостров Малая Азия (территория современной Турции) сейчас представляет собой безжизненное, выжженное солнцем плоскогорье. Остров Сицилия, слывший некогда европейской житницей, с истреблением лесов утратил плодородие своих земель, а климат стал настолько сухим и жарким, что пшеница стала выгорать.
То, что это произойдет, было известно еще в древности. В I веке н.э. Плиний Старший писал: «Изменения происходят с такими явлениями природы, которые уже давно считались изученными и неизменными. Например, в Фессалии, в районе Лариссы, после того как осушили озеро, климат изменился, стал холодным. Оливковые деревья, которые там прежде произрастали, исчезли. Начали вымерзать виноградники, чего раньше никогда не случалось. Изменился климат и в районе Филиппои — после того как леса выкорчевали и стали обрабатывать землю, почва высохла». Уже в те времена предпринимались попытки предотвратить уничтожение реликтовых лесов, но они оказались безуспешными. Лес продолжали выкорчевывать не только под пашни — он требовался и для возведения городов, для строительства кораблей. В Испании, например, на постройку «Непобедимой армады», отравлявшейся на завоевание Туманного Альбиона, срубили более 500 тысяч вековых дубов — по четыре тысячи деревьев на каждый корабль, чем нанесли своей стране непоправимый урон. Завоевать Англию, кстати, тоже не удалось.
Леса Крыма в эпоху парусного флота также весьма пострадали. С XV века крымские дубы и сосны использовались для строительства османской «непобедимой армады», а после присоединения полуострова к России из крымского леса были построены прославленные эскадры Ушакова, Сенявина и Лазарева. Возить корабельные сосны из самой России было накладно, тем более что к тому времени со строевым лесом в Российской империи уже были проблемы.

«О, негодяи, дикая сволочь!»

Впервые с недостатком строевого леса, который можно сплавлять по рекам, столкнулся Петр I. В 1703 году он издал указ, в котором повелел сделать опись всех лесов, растущих по обе стороны от больших рек на 50 верст, а от малых, сплавных, — на 20 верст. Все леса в этих пределах объявлялись заповедными. За рубку дуба предусматривалась смертная казнь. Впоследствии наказание смягчили — ограничились тем, что били злодеев кнутом и ссылали их на каторгу, не забывая предварительно вырвать им ноздри. За рубку клена, ильма, лиственницы и сосны толще 12 вершков в диаметре полагался очень крупный штраф. Однако толку от этого указа не было никакого — подсчитано, что за годы царствования Петра I было порублено, сожжено и распахано более шести миллионов десятин леса, причем в основном именно возле рек. Дошло до того, что у петергофской дороги была вырублена дубовая рощица длиной 200 и шириной 50 шагов, которую Петр посадил своими руками. Не помог частокол и прибитый к столбу указ, грозящий жестоким наказанием всякому, кто отважится «сих подростков» обламывать. В самом Петербурге, на том месте, где сейчас располагается Гостиный двор, была большая березовая роща, которую император очень любил, а потому велел сторожить днем и ночью. Может быть, хотя бы она уцелела? Нет, злоумышленники также пустили ее под топор.
Между прочим, сейчас многие лесоводы и экологи думают, что сохранность лесов может быть обеспечена при условии, что леса будут объявлены государственными заповедниками, где запрещена всякая хозяйственная деятельность, а за рубку деревьев налагать большие штрафы. Опыт Петра I свидетельствует, что эти надежды тщетны. Но в таком случае, кому эти леса должны принадлежать? Частным лицам? Екатерина II попробовала это сделать, повелев «все леса, растущие в дачах помещичьих, оставить в полную их волю». Предполагалось, что помещики, которым достались в том числе и заповедные леса, будут рачительными хозяевами. Но эти ожидания не оправдались — началось
стремительное уничтожение лесов. За столетие после Петра по всей России было истреблено более 22 миллионов гектаров леса. В 1802 году император Александр I вернулся к модели Петра I, учредив Лесной департамент, на который и было возложено управление казенными лесами, но переломить ситуацию не удалось. Разбой в лесах был таким, что учрежденная в 1872 году особая комиссия вынесла заключение: «Обезлесение во многих местностях идет с такою ужасающею быстротою, что оно уже начинает отражаться на изменении климата, который делается суровее и суше, на обмелении рек и иссякании источников, на гибели садов и даже на культуре некоторых полевых растений». Насчет того, почему народ так безжалостно губит лес, высказывались разные догадки. Федор Арнольд, например, сетовал: «Общественное мнение у нас почитает позорным и бесчестным украсть с поля сноп хлеба, стог сена, корову и т.п.; похитителя этих предметов клеймят названием вора; напротив, самовольная порубка леса не почитается бесстыдным деянием».
Это было не совсем так. Те леса, которые находились в собственности крестьянской общины, считались неприкосновенными. Злоумышленники орудовали в помещичьих и казенных лесах, считая, что коль скоро эти деревья никто не сажал, то они не могут никому принадлежать. Вообще-то, это касалось и общинных лесов, но на стук топора из ближайшей деревни могли прибежать мужики, и тогда злоумышленников ожидали крупные неприятности. В канун революции, когда русскую общину развалили до основания, леса были брошены на произвол судьбы. Писатель Иван Бунин в своем дневнике с горечью писал: «Мужики все рубят и рубят леса… Глубокие колеи — все возят тяжелое, все воруют лес… На просеке снова вдали дроги, лошадь — рубят! О, негодяи, дикая сволочь!»

130 тысяч саженцев на Ай-Петри

Если старые леса на глазах гибнут и помешать этому никак нельзя, то что надо делать? Видимо, сажать новые. Петр I действовал с размахом. Он даже привлек к этому делу военные поселения. Все происходило так: рота выстраивалась в один ряд, давалась команда: «Равняйсь!», после которой каждый солдат закапывал в землю желудь или семечко сосны. Далее рота делала два шага вперед, и процедура повторялась. До сих пор по берегам Северского Донца и Ворсклы сохранились небольшие участки со старыми дубами и соснами, посаженными в петровские времена. Спустя столетия лесопосадки производятся точно так же, разве что в землю сейчас закапываются не семена, а саженцы. И эффект от этого почти тот же, что и при Петре I. К примеру, в 1960-е годы на Ай-Петринской яйле было высажено 130 тысяч саженцев берез, привезенных из Житомирской, Волынской и Черниговской областей. Где они сейчас? Некоторые деревца сохранились, но основная масса погибла. И дело не только в том, что береза не выдержала горных ветров. В процессе лесонасаждения возникает неразрешимая проблема: чтобы получить воду, нужно вырастить лес, а чтобы вырастить лес, нужна вода. Это замкнутый круг, из которого нет выхода.
Как же сохранить и расширить площадь крымских лесов, чтобы наш полуостров не постигла судьба Сицилии и Малой Азии? Может быть, на этот счет существуют какие-то древние рецепты? Готовых рецептов нет, но есть загадка. В ХVI веке польский путешественник Мартин Броневский отмечал в своих путевых заметках, что горы в Крыму, в частности, около Судака, покрыты великолепными лесами. В середине XVII века на полуострове побывал турецкий путешественник Эвлия Челеби, который записал в своей «Книге путешествий»: «Татары, не зная ценности деревьев, вырубают их на топку». Еще через столетие академик Петр Паллас с негодованием отметил: «Татары употребляют все возможные усилия, чтобы истребить полезные леса». Можно было ожидать, что к тому времени от этих лесов почти ничего не осталось. Однако в 1783 году академик Зуев сделал заключение: «Поверхность крымских гор покрыта лесом, к строению судов годным». Как же такое может быть: татары рубили деревья так, что щепки летели, а лес мало того что сохранился, но оказался строевым? А сейчас никто заповедные крымские леса не рубит, а они на глазах хиреют.
Поневоле приходится вспомнить загадочную фразу Георгия Морозова: «Рубка леса и лесовосстановление — синонимы». Еще более загадочным выглядит его утверждение, что лес «не есть совокупность насаждений». То есть как это? Казалось бы, совершенно очевидно — лес состоит из деревьев. Но попробуйте ответить на загадку древних софистов: сколько нужно деревьев, чтобы получился лес? Десятка хватит? Наверное, мало. А тысячи? Вроде бы вполне достаточно. А теперь представьте, что мы выкорчевываем все деревья по одному. На каком дереве закончится лес? Может быть, на последнем? Но, в таком случае, мы должны признать, что одно дерево — это и есть лес. Нет, что-то здесь не так. До Георгия Морозова лесоводы голову над этим не ломали, благо у них были другие заботы. Он первым предположил, что лес — это больше, чем сумма деревьев, это живой организм, который, как и человек, рождается, живет и умирает. Выходит, если мы высадили саженцы, это еще вовсе не означает, что мы посадили лес. А если какой-то лес сгорел от непотушенной сигареты, то, может быть, он только выглядел живым, а на самом деле уже умирал, так как человек вовремя не избавил его от омертвевших частей? У нас принято чествовать лесовода Морозова, но, говоря о сохранении крымских лесов, мы, как правило, приводим данные об объеме освоенных средств, о количестве высаженных саженцев и о гектарах лесонасаждений. Однако за этими цифрами мы не видим, как гибнет наш лес.

Фото: Памятник Георгию Морозову в парке «Салгирка»