Дуга гордыни: как демократические политики превращаются в авторитарных

Что превращает демократически избранного лидера в авторитарного? Этот процесс редко бывает резким. Он разворачивается постепенно и часто оправдывается необходимостью реформ. Его представляют как то, чего хочет народ. Все это затрудняет гражданам осознать происходящее, пока не становится слишком поздно.

Рассмотрим пример Виктора Орбана в Венгрии. Когда-то прославляемый как либеральный демократ, бросивший вызов коммунистическому правлению, Орбан теперь контролирует 90% венгерских СМИ и систематически наполняет конституционный суд страны своими людьми. Его траектория теперь широко признана как классический пример демократического отката.

Турецкого президента Реджеп Тайип Эрдогана изначально хвалили за то, что он показал, что демократия и исламское правление могут сосуществовать. В ходе ранних реформ он вытащил миллионы людей из бедности, бросив вызов светскому истеблишменту Турции – подвиг, который требовал исключительной уверенности и смелого видения. Сейчас, десять лет спустя, Эрдоган превратил Турцию в то, что политологи называют «конкурентным авторитарным режимом».

В США Дональд Трамп пришел к власти, пообещав «осушить болото». В Бразилии Жаир Болсонару проводил предвыборную кампанию как борц с коррупцией, который восстановит моральные устои страны. Оба с тех пор используют демократические институты в качестве оружия для укрепления своей власти.

Частично этот сдвиг является результатом психологического процесса, который мы называем «духом высокомерия». В его ходе лидер-визионер, придя к власти, становится все более близоруким. Ранние успехи укрепляют его веру в свои преобразующие способности, что постепенно снижает его способность к самокритике.

Этап визионера обычно совпадает с системным провалом. Когда устоявшиеся институты оказываются неспособными удовлетворить требования общества, это создает благодатную почву для появления лидеров с исключительной уверенностью в себе. Эти аутсайдеры добиваются успеха именно потому, что обладают психологической убежденностью в том, что могут бросить вызов укоренившимся системам и мобилизовать массовую поддержку с помощью смелых, нестандартных подходов.

Такие лидеры преуспевают в создании убедительных нарративов, которые позволяют им превратить общественное недовольство в избирательный импульс. Они предлагают упрощенные решения сложных проблем, давая уверенность там, где политики истеблишмента предлагают только постепенные изменения и компромиссы.

Потеря перспективы

Но по мере роста дара предвидения растет и близорукость. Чтобы увидеть единственный путь с исключительной ясностью, необходимо сузить поле восприятия.

Эти лидеры изначально добиваются успеха, потому что их повышенная концентрация помогает преодолеть паралич многогранного мышления. Но они быстро достигают переломного момента, когда им приходится сделать фундаментальный выбор: принять институциональные ограничения как необходимые механизмы обратной связи или переосмыслить их как препятствия на пути к своей цели.

«Простите, вы сказали «Без комментариев»?

Когда несогласные голоса волшебным образом исчезают. Shutterstock/Cartoon Resource

Те, кто придерживается продуктивного видения, активно создают системы для честной обратной связи. Они позволяют формальным каналам для выражения несогласия продолжать существовать и создают разнообразные консультативные группы.

Там, где существуют сильные демократические институты — независимые СМИ, полномочные законодательные органы, автономные суды — лидеры должны продолжать переговоры и идти на компромиссы. Это помогает им сохранять уверенность в себе. Некоторые лидеры успешно работают в этих условиях, что доказывает, что погружение в близорукость на самом деле является скорее отражением институциональной слабости, чем психологической предрасположенности.

Там, где институты не имеют достаточной силы или лидеры сопротивляются самодисциплине, успех на выборах может усилить, а не сдержать авторитарные тенденции. По мере того как лидеры все больше убеждаются в своей трансформационной концепции, их способность воспринимать альтернативы уменьшается.

Это психологическое сужение проявляется в предсказуемом поведении, в частности в устранении несогласных голосов. С каждой победой на выборах Орбан заменял независимых союзников лояльными сторонниками. Первый президентский срок Трампа был отмечен постоянной сменой советников, которые бросали ему вызов. Второй срок заполнен людьми, которые, как можно быть уверенным, будут следовать его линии.

Близорукий упадок наступает, когда высокомерие достигает предела. Как только лидеры систематически устраняют механизмы обратной связи, они теряют всякую способность к самокорректировке. По мере ухудшения их способности обрабатывать противоречивую информацию, они могут все больше смешивать личную власть с национальными интересами.

Это смешение наиболее ярко проявляется в случаях, когда лидеры систематически ослабляют независимые СМИ и судебный надзор.

Когда лидеры достигают полного захвата институтов, это самовосприятие становится институционализированным. Заявление Орбана о том, что «мы заменили потерпевшую кораблекрушение либеральную демократию христианской демократией XXI века», показывает, как личное видение становится неотличимым от национальной трансформации.

Узурпация институтов происходит разными методами, но преследует схожие цели. Контроль Орбана над СМИ и судами означает, что он создал параллельные институты, которые существуют исключительно для того, чтобы оправдать его видение. Эрдоган использовал чрезвычайные полномочия после попытки государственного переворота в 2016 году, чтобы инициировать массовые чистки.

В обоих случаях мотивированное мышление становится институционализированным: лидеры начинают контролировать институты, которые обычно определяют, какая информация является легитимной, и допускают формы несогласия.

Орбан – яркий пример демократа, ставшего автократом. EPA/ Нил Холл

Конечным результатом является трансформация, при которой оппозиция становится угрозой существованию нации. Когда Орбан позиционирует себя как защитник «нелиберальной демократии» против ценностей ЕС, или когда Эрдоган арестовывает своих соперников, они представляют инакомыслие как измену.

Оппозиция представляет угрозу не только для их власти, но и для самой сущности нации. Максимальная визия привела к максимальной слепоте. Институты были перестроены так, чтобы увековечить иллюзию, а не разрушить ее.

Сопротивление упадку

Прочность демократических институтов имеет решающее значение для того, чтобы определить, можно ли сдержать высокомерные тенденции в рамках демократии или они приведут к укреплению авторитаризма.

Венгрия и Турция демонстрируют более линейную модель эрозии демократии. И Орбан, и Эрдоган использовали первоначальный мандат избирателей для систематического захвата государственных институтов. Их высокомерие превратилось из инструмента для борьбы с истеблишментом в самоусиливающуюся систему, в которой огромное влияние режима на государственные институты устранило механизмы обратной связи.

Сдвиг Болсонару в сторону авторитаризма — отрицание науки о COVID, нападки на избирательную систему, попытки отменить свое поражение на выборах 2022 года — вызвал немедленное сопротивление со стороны институтов. В отличие от Венгрии и Турции, где суды и гражданское общество постепенно поддались давлению исполнительной власти, бразильские институты остались твердыми.

Траектория Болсонару от популиста-аутсайдера до авторитарного лидера, поражения на выборах и институционального отторжения свидетельствует о том, что прочные федеральные структуры и независимая судебная власть могут служить предохранителями. Они могут предотвратить окончательный захват демократии.

Американский опыт представляет собой третью модель: демократическая устойчивость в условиях стресса. В отличие от Венгрии и Турции, где захват институтов увенчался успехом, первое президентство Трампа проверило, могут ли эти модели возникнуть в системе с более глубокими демократическими корнями и более сильными институциональными сдержками.

Хотя его попытки оказать давление на государственных избирательных чиновников и использовать федеральные агентства в качестве оружия следовали узнаваемым авторитарным сценариям, американские институты оказались более устойчивыми, чем их венгерские или турецкие коллеги. Суды заблокировали ключевые инициативы, государственные чиновники отказались «найти голоса», а контроль со стороны Конгресса продолжился, несмотря на давление со стороны партии.

Однако даже это сопротивление институтов подверглось серьезному испытанию, что позволяет предположить, что устойчивость демократии может зависеть в большей степени от конкретных особенностей ее устройства и времени ее становления, чем от общей демократической культуры.

Стресс-тест Трампа выявил уязвимые места. Эрозия демократических норм — когда партии ставят лояльность выше конституционных обязательств — создает возможности для манипуляций в будущем.

Второй срок Трампа может быть систематически направлен на устранение слабых мест, выявленных в ходе первого: расширение чрезвычайных полномочий, стратегические назначения с целью подрыва административной системы и новые толкования законов для обхода Конгресса. Ключевой вопрос заключается в том, сохранят ли американские институты достаточную силу, чтобы вновь сорвать планы Трампа.

Грех гордыни, по-видимому, присущ популистской психологии, что подчеркивает необходимость конституционных ограничений и институциональных сдержек. Демократии выживают не благодаря поиску идеальных лидеров, а благодаря ограничению несовершенных.